«Живой вулканический выплеск эмоций, страстей народа»

Прилепин в Магнитогорске / Ренарт Фасхутдинов

Писатель Захар Прилепин прилетел в Магнитогорск и рассказал, что думает о Новороссии, творческой интеллигенции и связи с небом

Елена Коваленко

25 ноября, 2014 17:04

5 мин

В минувшие выходные Магнитогорск посетил известный российский писатель Захар Прилепин. Он приехал на премьеру постановки местного режиссера Александра Марьина «Если долго идти навстречу…», в основе которой — прилепинский рассказ «Лес». Перед спектаклем автор пообщался со зрителями и поклонниками. Корреспондент «Русской планеты» побывал на творческой встрече и задал вопросы Захару Прилепину.

О творческой интеллигенции

– Одно из самых больших заблуждений нашей прогрессивной интеллигенции заключается в том, что она посчитала себя наследниками по прямой русской классической традиции. Но внимательное или даже просто спокойное прочтение русской классики показывает, что русская литература была достаточно милитаристски настроена, она была империалистическая, она была суровая. То, что сегодня называется мракобесием, это и есть русская литература — и Гоголь, и Достоевский, и Пушкин, и Лермонтов. И даже Лев Николаевич Толстой со всеми этими «возлюбите друг друга». Он, во-первых, начал свою биографию тем, что проводил зачистки в Чечне и воевал в Севастополе, а закончил тем, что плакал, когда взяли Порт-Артур. Он помнил, что это такое — воинская доблесть.

Мне недавно попалась совсем новая книжка. Французские и английские слависты пишут статьи, исследования о Бродском. И там прямым текстом в каждой второй статье говорится: если бы они знали, что такое Бродский, никогда бы не дали ему Нобелевскую премию. Потому что это ксенофоб, антифеминист, он считает женщину существом второго сорта, он презирает всех азиатов, он империалист, он растворен в русском мире и это просто чудовище какое-то. И это Бродский, который, казалось бы, отринул советское наследие и является одним из знамен либерального истеблишмента! Просто он должник по прямой русской классической традиции, и там гуманистов на тонких ножках, как я это называю, не найдешь. Там нет людей, которые бы стали говорить «Крым не наш, так не стоит себя вести». По сути либералом-то был один Тургенев.

Наша прогрессивная публика в основном сконцентрирована в Москве. Даже не в Питере, а именно в Москве. Она давно там обитает, пристроилась и являет собой культурное большинство. В литературе их 50 процентов, в театральной жизни — 80 процентов. Я периодически снимаюсь в кино, и мне однажды позвонила костюмер. Она говорит: «Захар, спасибо за поездку по Новороссии, по Донбассу. Потому что в нашем мире, мире кино, не очень принято об этом говорить». И когда я езжу во Владивосток, Сургут, Архангельск и так далее, то вдруг понимаю, что московская просвещенная публика присвоила себе право называться интеллигенцией за всю Россию. Она считает только себя интеллигенцией. И вообще оппонировать власти можно только с их либеральной стороны. Потому что если ты не против церкви, если ты не за «Пусси Райот», если у тебя «неправильная» позиция по Ходорковскому, значит, ты не интеллигент, значит, ты за Путина. Значит, ты за власть и за кровавый режим. Хотя отношение к власти может быть самым разным и сложным. И оппонировать можно с разных позиций — с левой стороны, с правоконсервативной стороны. Можно вообще не оппонировать и оставаться интеллигентом. Но у либералов привычка приватизировать все подряд, они приватизировали само слово «интеллигенция». Поочередно Людмила Улицкая и Татьяна Толстая сказали, что у Прилепина взгляды «антиинтеллигентские». Причем они друг друга не любят, но в этом сошлись.

Для очень большого количества молодежи в России та позиция, которую занимают Толстая, Улицкая, Шендерович или еще кто-то — это позиция модная. Это правило хорошего тона — так относиться к православию, к стране, к «крымнашу», к армии. Я, в силу того, что стал достаточно модным персонажем, считаю для себя обязательным доказывать — ребята, можно быть и таким, можно быть модным в самом широком смысле и любить свою Родину, хорошо относиться к православию, считать, что Крым действительно наш. И это тоже нормальная позиция русского человека, она укоренена в пространстве, культуре, это не западло, ребята.

Многие люди из большого культурного истеблишмента опасаются это говорить. Нам либералы жалуются, что их бьют, унижают, загнали за плинтус, жизни не дают. Но в России есть крупнейший поэт, все его имя знают. Так вот он написал цикл одических стихов о том, что Крым наш. И он говорит: «Захар, я никогда в жизни этого не опубликую, потому что они меня просто сожрут. Они перестанут со мной здороваться, не будут со мной иметь дела». И очень многие люди просто молчат, только звонят мне — Захар, молодец, все правильно делаешь. Они известнее, чем я, популярнее, чем я. Но я один, сам по себе живу, и мне плевать на мнение этой публики. А многим не плевать.

О Новороссии

– Долгое время я жил в России с ощущением трудным и тяжелым. Мне казалось, что в целом русский народ и все другие народы, населяющие нашу страну, стали подвержены каким-то вещам сугубо меркантильным, стали такой аморфной массой, которая всей страной желает переместиться в «Дом-2» и собственно только там и жить и больше ничем не заниматься. И все то, что во все времена грело мое самосознание, вся мифология, русская национальная матрица, все это для меня перешло в пространство русской литературы и русского мифа. Вроде было когда-то имело место, а теперь больше этого никогда не будет. Мы становимся таким унифицированным даже не европейским, а таким квазиевропейским народом.

И тут я увидел какие-то другие вещи. При всем том, что это трагедия, что это чудовищно, что это кошмар, люди пострадали ни в чем невиновные. Но я вдруг увидел, что в России существует огромное количество молодых людей, которые, прямо говоря, готовы жертвовать собой во имя вещей, с их меркантилизмом не связанных никак. Потому что туда заехало за пять месяцев 35 тысяч человек из России, 35 тысяч мужиков. Это на самом деле колоссальная цифра, потому что там не давали никакого пособия, там не платят за твою погибель. Люди бросали свои семьи, оставляли работу. Когда конкистадоры ехали из Испании, Португалии через океан, это считается временем пассионарного взрыва Испании и Португалии. И они этим безумно гордятся. Хотя им давали много денег и они обворовывали эти континенты и везли оттуда, кто выживал, корабли, полные золота. То же самое викинги скандинавские, про которых по сей день помнят. Они же были вообще отбросами общества скандинавского: вздорные, пьяные и драчливые люди. Их выселяли на самый край у моря, там было холодно, там было делать нечего, они садились на лодки, плыли и всех там грабили по всей Европе. И скандинавы про это помнят. А у нас эти конкистадоры, эти викинги водятся в огромном количестве по всем городам.

И я поехал на них лично посмотреть. И это, конечно, не сборище бандитов, негодяев и мародеров, как это представляется той стороной, украинской. Там достаточно жесткая, иногда даже зверская дисциплина. Там сразу началось при Стрелкове с того, что расстреливают за мародерство немедленно. Там очень много просто дико идейно мотивированных ребят, которые готовы обсуждать все эти темы, объяснять, почему они сюда пришли. И это меня наполнило уверенностью, что народ, который порождает таких людей, это не исчезнувший народ. Важен сам факт того, что они есть и они не прекращают туда ехать. Тем более, еще раз говорю, если бы у нас тут поставить пункты приема и еще деньги за это платить, туда бы уехало не 35, а 350 тысяч человек.

А уже конкретно говорить, что там происходит — это отдельная тема. Есть дипломатическая тема, есть военная тема, есть гуманитарная катастрофа, которая там назревает. Я надеюсь, что это сейчас самая главная тема, самая актуальная. Если они начнут вымораживать население и не смогут его прокормить, то это обнулит всю историю Новороссии сразу. Потому что люди не должны пострадать. Там должны запустить все тепло, там должны раздать всю гуманитарку и бесконечно ее поставлять. Открыть все столовые, которые только можно открыть, чтобы люди смогли питаться, невзирая на то, что на окраине идут непрестанные позиционные бои.

Конечно, в разных регионах разная ситуация. Чем ближе к границе с Россией, тем больше порядка. Краснодон — там люди ходят в школы, в университет, там вообще никакой войны нет. А в Луганске холодно. Есть отдельные городки, где вообще полный кошмар. Но в целом я на все это смотрю, как будто бы я переместился в пространство романа «Тихий Дон». Это история, которая даже не искрит, это живой вулканический выплеск эмоций, страстей народа, к которому я имею честь и счастье принадлежать. Меня это сильно трогает.

О новом романе и связи писателя с небом

– Совершенно случайно у меня придумался роман «Обитель». Три года назад мы с Сашей Велединским, режиссером, съездили на Соловецкие острова. Он тогда сидел без работы, я тоже недавно сдал свой последний роман на тот момент. Ну поехали на Соловки, прожили там две недели, я вернулся и все думаю, о чем бы написать. И неожиданно решил писать про 20-е годы и советские лагеря. В том числе и потому, что на самом деле эта история не была в полной мере описана. Солженицын, Шаламов, они все сели позже, уже была вся эта машина ГУЛага отлажена, уже работала. А в 20-е годы это все имело несколько иные формы, тоже чудовищные, тоже страшные, но иные. Поначалу вообще, как ни странно, было связано с тем, что Макаренко писал — школы, беспризорники. Попытка перековки и создания нового типа человека. Кто там только не сидел! И бывшие чекисты, и не нашедшие общего языка с советами эсеры, меньшевики, и белогвардейцев огромное количество, и люди самых разных национальностей, священники и пасторы католические. Это такой был огромный чан, где все это варилось.

Сначала два с половиной года я просто читал, и читал, и читал все, что касается Соловков — по архивам, дневникам, мемуарам. Я пропитался этим насквозь просто. Я читал до такой степени, что у меня просто закипело в голове. И потом начал писать. И когда я начал писать, понял, что все это каким-то образом начало оживать внутри меня. Я никогда не любил этот пафос литературный, когда писатель говорит, что я не пишу, я просто являюсь звеном между небом и землей, просто записываю. Я все это считал бредом, потому что, как правило, такие писатели пишут дрянь какую-то. Они либо глухие, либо у них какой-то провод сломался. Но тут я понял, что что-то такое есть.

Огромное количество персонажей — 50 только более-менее центральных. Из них очень большая часть — реальные люди, которых я где-то в каких-то дневниках, отчетах чекистских, переписке ведомственной обнаружил и стал за их судьбой следить. Вот я нашел фотокарточку (радовался, как ребенок), нашел другую фотокарточку, нашел письмо от матери или его письмо домой. И человек шаг за шагом начинает оживать, все более и более полнится живой кровью. И они уже начали на меня воздействовать через полгода, год, полтора года работы — Захар, ну я же был, ну давай я еще вот в этой главе появлюсь, у меня там реплика будет хорошая. Как актер в театре просит.

Событий там много, события сложнейшие, и я, честно говоря, никогда даже не думал, как они должны развиваться. Дописываю главу, ложусь спать, в три часа ночи — щелк. Я просыпаюсь и у меня, как вспышка, я вижу, что должно происходить в следующей главе — кто куда пошел, кто с кем встретился, что произошло. И думаю, ну слава тебе, Господи. И опять ложусь спать. И это и раз, и два, и три, как будто мне подкинули — Захар, ну вот смотри, пожалуйста.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе